Учебно-методическое пособие по литературе по творчеству И.А. Бунина

Государственное бюджетное образовательное учреждение

Среднего профессионального образования

Ростовской области

«Октябрьский аграрно-технологический техникум»

Учебно-методическое пособие по дисциплине «Литература»

Тема: «Творчество И.А.Бунина»

Октябрьский район

2014 год

Учебно-методическое пособие согласовано на заседании методической комиссии «Общеобразовательные дисциплины»,

протокол № от 2013г., и рекомендовано с целью практического применения в качестве дополнительного материала и для самостоятельной работы обучающихся.

Разработчик: преподаватель русского языка и литературы ГБОУ СПО РО ОАТТ Макарова Н.И.

Данное учебно-методическое пособие представляет собой материал обучающего и проверочного характера по дисциплине «Литература» и предназначено для обучающихся по программам СПО и НПО. В пособие включены материалы для изучения творчества И.А.Бунина.

Содержание

1. Биография И.А.Бунина………………………..3-10

2.Задание 1………………………………………..10-11

3.Задание 2……………………………………….11-16

4.Задание 3…………………………………………17-19

5.Задание 4………………………………………… 20-23

6. Список источников информации и литературы…24

Биография И.А. Бунина

БУНИН Иван Алексеевич (1870-1953), русский писатель, почетный академик Петербургской АН (1909). В 1920 эмигрировал. В лирике продолжал классические традиции (сборник «Листопад», 1901). В рассказах и повестях показал (подчас с ностальгическим настроением) оскудение дворянских усадеб («Антоновские яблоки», 1900), жестокий лик деревни («Деревня», 1910, «Суходол», 1911), гибельное забвение нравственных основ жизни («Господин из Сан-Франциско», 1915). Резкое неприятие Октябрьской революции в дневниковой книге «Окаянные дни» (1918, опубликована в 1925). В автобиографическом романе «Жизнь Арсеньева» (1930) — воссоздание прошлого России, детства и юности писателя. Трагичность человеческого существования в новеллах о любви («Митина любовь», 1925; книга «Темные аллеи», 1943). Мемуары. Перевел «Песнь о Гайавате» Г. Лонгфелло (1896). Нобелевская премия (1933).

Детство будущего писателя протекало в условиях дворянской скудеющей жизни, окончательно разорившегося «дворянского гнезда» (хутор Бутырки Елецкого уезда Орловской губернии). Он рано выучился читать, с детства обладал фантазией и был очень впечатлителен. Поступив в 1881 в гимназию в Ельце, проучился там всего пять лет, так как семья не имела на это средств, завершать гимназический курс пришлось дома (осваивать программу гимназии, а потом и университета ему помогал старший брат Юлий, с которым писателя связывали самые близкие отношения). Дворянин по рождению, Иван Бунин не получил даже гимназического образования, и это не могло не повлиять на его дальнейшую судьбу.

Средняя Россия, в которой прошло детство и юность Бунина, глубоко запала в душу писателя. Он считал, что именно средняя полоса России дала лучших русских писателей, а язык, прекрасный русский язык, подлинным знатоком которого он был сам, по его мнению, зародился и постоянно обогащался именно в этих местах.

Литературный дебют

С 1889 началась самостоятельная жизнь — со сменой профессий, с работой как в провинциальной, так и в столичной периодике. Сотрудничая с редакцией газеты «Орловский вестник», молодой литератор познакомился с корректором газеты Варварой Владимировной Пащенко, вышедшей за него замуж в 1891. Молодые супруги, жившие невенчанные (родители Пащенко были против брака), впоследствии перебрались в Полтаву (1892) и стали служить статистиками в губернской управе. В 1891 вышел первый сборник стихов Бунина, еще очень подражательных.

1895 год — переломный в судьбе писателя. После того как Пащенко сошлась с другом Бунина А. И. Бибиковым, писатель оставил службу и переехал в Москву, где состоялись его литературные знакомства (с Л. Н. Толстым, чья личность и философия оказали сильнейшее влияние на Бунина, с А. П. Чеховым, М. Горьким,Н. Д. Телешовым, участником «сред» которого стал молодой писатель). Бунин водил дружбу и со многими известными художниками, живопись его всегда притягивала к себе, недаром его поэзия так живописна. Весной 1900, находясь в Крыму, познакомился с С. В. Рахманиновым и актерами Художественного театра, труппа которого гастролировала в Ялте.

В 1900 появился рассказ Бунина «Антоновские яблоки», позднее вошедший во все хрестоматии русской прозы. Рассказ отличает ностальгическая поэтичность (оплакивание разоренных дворянских гнезд) и художественная отточенность. В то же время «Антоновские яблоки» подверглись критике за воскуренный фимиам голубой крови дворянина. В этот период приходит широкая литературная известность: за стихотворный сборник «Листопад» (1901), а также за перевод поэмы американского поэта-романтика Г. Лонгфелло «Песнь о Гайавате» (1896), Бунину была присуждена Российской Академией наук Пушкинская премия (позже, в 1909 он был избран почетным членом Академии наук). Поэзия Бунина уже тогда отличалась преданностью классической традиции, эта черта в дальнейшем пронижет все его творчество. Принесшая ему известность поэзия сложилась под влиянием Пушкина, Фета, Тютчева. Но она обладала только ей присущими качествами. Так, Бунин тяготеет к чувственно-конкретному образу; картина природы в бунинской поэзии складывается из запахов, остро воспринимаемых красок, звуков. Особую роль играет в бунинской поэзии и прозе эпитет, используемый писателем как бы подчеркнуто субъективно, произвольно, но одновременно наделенный убедительностью чувственного опыта.

Семейная жизнь. Путешествие по Востоку

Семейная жизнь Бунина уже с Анной Николаевной Цакни (1896-1900), также сложилась неудачно, в 1905 скончался их сын Коля.

В 1906 Бунин познакомился с Верой Николаевной Муромцевой (1881-1961), ставшей спутницей писателя на протяжении всей его последующей жизни. Муромцева, обладая незаурядными литературными способностями, оставила замечательные литературные воспоминания о своем муже («Жизнь Бунина», «Беседы с памятью»). В 1907 Бунины отправились в путешествие по странам Востока — Сирии, Египту, Палестине. Не только яркие, красочные впечатления от путешествия, но и ощущение нового наступившего витка истории дали творчеству Бунина новый, свежий импульс.

Поворот в творчестве. Зрелый мастер

Если в произведениях более ранних — рассказах сборника «На край света» (1897), а также в рассказах «Антоновские яблоки» (1900), «Эпитафия» (1900), Бунин обращается к теме мелкопоместного оскудения, ностальгически повествует о жизни нищих дворянских усадеб, то в произведениях, написанных после первой русской Революции 1905, главной становится тема драматизма русской исторической судьбы (повести «Деревня», 1910, «Суходол», 1912). Обе повести имели огромный успех у читателей. М. Горький отмечал, что, тут писателем был поставлен вопрос «… быть или не быть России?». Русская деревня, считал Бунин, обречена. Писателя обвиняли в резко негативном отражении жизни деревни.

«Беспощадную правду» бунинского письма отмечали самые разные литераторы (Ю. И. Айхенвальд , З. Н. Гиппиус и др. ). Однако реализм его прозы неоднозначно традиционен: с убедительностью и силой рисует писатель новые социальные типы, явившиеся в пореволюционной деревне.

В 1910 Буниными было предпринято путешествие сначала в Европу, а затем в Египет и на Цейлон. Отголоски этого путешествия, впечатление, которое произвела на писателя буддийская культура, ощутимы, в частности, в рассказе «Братья» (1914). Осенью 1912 — весной 1913 опять за границей (Трапезунд, Константинополь, Бухарест), затем (1913-1914) — на Капри.

В 1915-1916 выходят сборники рассказов «Чаша жизни», «Господин из Сан-Франциско». В прозе этих лет ширится представление писателя о трагизме жизни мира, об обреченности и братоубийственном характере современной цивилизации (рассказы «Господин из Сан-Франциско», «Братья»). Этой цели служит и символическое, по мысли писателя, использование в этих произведениях эпиграфов из Откровения Иоанна Богослова, из буддийского канона, литературные аллюзии, присутствующие в текстах (сравнение трюма парохода в «Господине из Сан-Франциско» с девятым кругом дантовского ада). Темами этого периода творчества становятся смерть, судьба, воля случая. Конфликт обычно разрешается гибелью.

Единственными ценностями, уцелевшими в современном мире, писатель считает любовь, красоту и жизнь природы. Но и любовь бунинских героев трагически окрашена и, как правило, обречена («Грамматика любви»). Тема соединения любви и смерти, сообщающего предельную остроту и напряженность любовному чувству, свойственна творчеству Бунина до последних лет его писательской жизни.

Тяжелое бремя эмиграции

Февральскую революцию воспринял с болью, предчувствуя предстоящие испытания. Октябрьский переворот только укрепил его уверенность в приближающейся катастрофе. Дневником событий жизни страны и размышлений писателя в это время стала книга публицистики «Окаянные дни» (1918). Бунины уезжают из Москвы в Одессу (1918), а затем — за границу, во Францию (1920). Разрыв с Родиной, как оказалось позднее, навсегда, был мучителен для писателя.

Темы дореволюционного творчества писателя раскрываются и в творчестве эмигрантского периода, причем в еще большей полноте. Произведения этого периода пронизаны мыслью о России, о трагедии русской истории 20 века, об одиночестве современного человека, которое только на краткий миг нарушается вторжением любовной страсти (сборники рассказов «Митина любовь», 1925, «Солнечный удар», 1927, «Темные аллеи», 1943, автобиографический роман «Жизнь Арсеньева», 1927-1929, 1933). Бинарность бунинского мышления — представление о драматизме жизни, связанное с представлением о красоте мира, — сообщает бунинским сюжетам интенсивность развития и напряженность. Та же интенсивность бытия ощутима и в бунинской художественной детали, приобретшей еще большую чувственную достоверность по сравнению с произведениями раннего творчества.

В 1927-1930 Бунин обратился к жанру короткого рассказа («Слон», «Телячья головка», «Петухи» и др.). Это — результат поисков писателем предельного лаконизма, предельной смысловой насыщенности, смысловой «вместимости» прозы.

В эмиграции отношения с видными русскими эмигрантами у Буниных складывались тяжело, да и Бунин не обладал коммуникабельным характером. В 1933 он стал первым русским писателем, удостоенным Нобелевской премии. Это был, конечно, удар для советского руководства. Официальная пресса, комментируя это событие, объясняла решение Нобелевского комитета происками империализма.

Вo время столетия гибели А. С. Пушкина (1937) Бунин, выступая на вечерах памяти поэта, говорил о «пушкинском служении здесь, вне Русской земли».

На Родину не вернулся

С началом Второй мировой войны, в 1939, Бунины поселились на юге Франции, в Грассе, на вилле «Жаннет», где и провели всю войну. Писатель пристально следил за событиями в России, отказываясь от любых форм сотрудничества с нацистскими оккупационными властями. Очень болезненно переживал поражения Красной Армии на восточном фронте, а затем искренне радовался ее победам.

В 1927-1942 бок о бок с семьей Буниных жила Галина Николаевна Кузнецова, ставшая глубокой поздней привязанностью писателя. Обладая литературными способностями, она создала произведения мемуарного характера, самым запоминающимся образом воссоздающие облик Бунина («Грасский дневник», статья «Памяти Бунина»).

Живя в нищете, прекратил публикацию своих произведений, много и тяжело болея, он все же написал в последние годы книгу воспоминаний, работал над книгой «О Чехове», вышедшей посмертно (1955) в Нью-Йорке.

Бунин неоднократно выражал желание возвратиться на Родину, указ советского правительства 1946 «О восстановлении в гражданстве СССР подданных бывшей Российской империи…» назвал «великодушной мерой». Однако ждановское постановление о журналах «Звезда» и «Ленинград» (1946), растоптавшее А. Ахматову и М. Зощенко, навсегда отвратило писателя от намерения вернуться на Родину.

В 1945 Бунины вернулись в Париж. Крупнейшие писатели Франции и других стран Европы высоко оценивали творчество Бунина еще при его жизни (Ф. Мориак, А. Жид, Р. Роллан, Т. Манн, Р.-М. Рильке, Я. Ивашкевич и др.). Произведения писателя переведены на все европейские языки и на некоторые восточные.

Похоронен на русском кладбище Сен-Женевьев-де-Буа, под Парижем.

Творчество в эмиграции

Из Константинополя Бунин переезжает в Болгарию, затем – Сербию, а в конце марта 1920 года прибыл в Париж – вместе с женой Верой Николаевной Муромцевой, ставшей его спутницей до конца дней. Он жил в Париже и на юге Франции, в Грассе, небольшом городке на юге, вблизи Канн. За 33 года, прожитых писателем во Франции, страна не стала для него родной, но он нашел в себе силы для работы.

Первый год эмиграции был для Бунина, по выражению одного из критиков, «немым». Он читает Л. Толстого, которого он любил всю жизнь, и делает дневниковые записи, сознавая, что лишился всего – «людей, родины, близких». «Ах, как бесконечно больно и жаль того счастья», – криком сердца вырываются слова при воспоминании о прошлом. Но вместе с тем, ослепленный враждой к Советской России, Бунин нападает на все, что связано с ней.

Возвращение к подлинному творчеству происходит медленно. Рассказы первых лет эмиграции весьма разнообразны по своей тематике и настроению, но преобладают в них пессимистические ноты. Особенно потрясает рассказ «Конец», где реалистически передана картина бегства писателя из Одессы за границу на стареньком французском суденышке.

Живя на родине, Бунин считал, что не обязан всю жизнь писать на русские темы и только о России. В эмиграции он получает неограниченную возможность изучать и брать материал из другой жизни. Но нерусская тематика занимает незначительное место в послеоктябрьском периоде творчества Бунина. В чем же тут дело? По мнению А. Твардовского, Бунин, как никто другой, «обязан своим бесценным даром» России, родному орловскому краю, его природе. Еще совсем молодым в статье о поэте из народа, своем земляке Никитине, Бунин писал о русских поэтах – это «люди, крепко связанные со своей страной, со своей землей, получающие от нее мощь и крепость».

Но вот, оказавшись изгнанником, он как никто другой жестоко страдал вдали от родины, постоянно ощущая всю глубину потери. Россия – это то единственное место в мире, где писатель чувствует себя русским во всей полноте и неповторимости. И, осознав, что не может без России существовать ни как человек, ни как писатель, что родина от него неотторжима, Бунин нашел свой способ связи, возвратившись к ней любовью.

Писатель обращается к прошлому и создает его в преображенном виде. О том, как велика тяга писателя к соотечественникам, как глубока его любовь к России, свидетельствует его рассказ «Косцы», где речь идет о рязанских крестьянах, их вдохновенном труде, берущем за душу пении во время сенокоса на орловской земле. В рассказе «Косцы» главная прелесть для него не только в крестьянах и их дивном пении: «Прелесть была в том, что все мы были дети своей родины и были все вместе и всем нам было хорошо, спокойно и любовно без ясного понимания своих чувств, ибо их и не надо, не должно понимать, когда они есть. И еще в том была (уже не сознаваемая нами тогда) прелесть, что эта родина, этот наш общий дом была – Россия, и что только ее душа могла петь так, как пели косцы в этом откликающемся на каждый их вздох березовом лесу».

Необходимо особо отметить, что все произведения Бунина эмигрантского периода за очень редким исключением построены на русском материале. Писатель вспоминал на чужбине Родину, ее поля и деревни, крестьян и дворян, ее природу. Бунин прекрасно знал русского мужика и русского дворянина, у него был богатый запас наблюдений и воспоминаний о России. Он не мог писать о чуждом ему Западе и никогда не обрел второй родины во Франции. Бунин остается верен классическим традициям русской литературы и продолжает их в своем творчестве, пытаясь решить вечные вопросы о смысле жизни, о любви, о будущем всего мира.

Как и прежде, он сдвигает жизнь и смерть, радость и ужас надежду и отчаяние. Но никогда ранее не выступало с такой обостренностью в его произведениях ощущение бренности и обречённости всего сущего – красоты, счастья, славы, могущества. Созерцая ток времени, гибель далёких цивилизаций, исчезновение царств («Город Царя Царей», 1924), Бунин словно испытывает болезненное успокоение, временное утоление своего горя. Но философские и исторические экскурсы и параллели не спасали. Бунин не мог оставить мыслей о России. В эмиграции не только не прервалась внутренняя связь Бунина с Россией, но и ещё более обострилась любовь к родной земле и страшное чувство потери дома. Россия навсегда останется не только «материалом», но и сердцем бунинского творчества. Только теперь Россия полностью отойдёт в мир воспоминаний, будет воссоздаваться памятью.

Темы дореволюционного творчества писателя раскрываются и в творчестве эмигрантского периода, причем в еще большей полноте. Произведения этого периода пронизаны мыслью о России, о трагедии русской истории 20 века, об одиночестве современного человека, которое только на краткий миг нарушается вторжением любовной страсти (сборники рассказов «Митина любовь», 1925, «Солнечный удар», 1927, «Темные аллеи», 1943, автобиографический роман «Жизнь Арсеньева», 1927–1929, 1933). Почти все, что он написал в эмиграции, принадлежит к его лучшим творениям. Шедеврами эмигрантского периода становятся повесть «Митина любовь», «Жизнь Арсеньева» (пожалуй самое «бунинское произведение»), сборник рассказов о любви «Темные аллеи» и художественно-философский трактат «Освобождение Толстого». Последняя книга, над которой работал Бунин и которую ему не удалось завершить, – «О Чехове»

В эмигрантский период проза Бунина становится эмоциональной, музыкальной и лиричной. В эмиграции Бунин еще острее чувствовал таинственную жизнь русского слова, достигая языковых вершин и обнаруживая удивительное знание народной речи. Все, написанное им в эмиграции, касалось России, русского человека, русской природы: «Косцы», «Лапти», «Далекое», «Митина любовь», цикл новелл «Темные аллеи», роман «Жизнь Арсеньева» и др.

Исчезновение из творчества Бунина периода эмиграции мужика привело к образованию иной, новой общественно-этической концепции России. Слой интеллигентский и полуинтеллигентский, дворянский и просвещенный купеческий находится теперь в центре его художественного внимания, из его среды избирает Бунин героев и черпает конфликты.

Бунин видит теперь Россию (в «Чистом понедельнике», во всяком случае) стоящей на границе враждебных, но с одинаковой силой воздействующих на нее миров – западного и восточного, европейского и азиатского.

После выхода сборника «Господин из Сан-Франциско» (1921) и романа «Жизнь Арсеньева» (1929) литературная слава Бунина распространилась по Европе.

В марте 1928 года в Сорбонне открылась международная конференция по насущным проблемам литературы. Профессор Николай Кульман выступил с большим докладом «Иван Бунин. Его литературная деятельность во Франции». «После смерти Льва Николаевича Толстого, – сказал он аудитории, – Бунин постоянно превосходил всех русских писателей по художественному мастерству и таланту, ясности и элегантности стиля, по силе изображения и разнообразию сюжетов».

Это было не случайное заявление. К этому времени три тома произведений Бунина были изданы в Англии и Америке, два тома – в Германии. Большое количество книг вышло во Франции, переведено на шведский, венгерский, итальянский, испанский, японский, иврит, на славянские языки.

В 1922 году жена Ивана Алексеевича Бунина – Вера Николаевна Муромцева записала в дневнике, что Ромен Роллан выставил кандидатуру Бунина на получение Нобелевской премии. С той поры Иван Алексеевич жил надеждами, что когда-нибудь он будет отмечен этой премией. 10 ноября 1933 года все газеты Парижа вышли с крупными заголовками: «Бунин – Нобелевский лауреат». Каждый русский в Париже, даже не читавший Бунина, воспринял это как личный праздник. Ибо самым лучшим, самым талантливым оказался соотечественник! В парижских кабачках и ресторанах в тот вечер были русские, которые порой на последние гроши пили за «своего». В день присуждения премии Иван Алексеевич Бунин в «синема» смотрел «веселую глупость» – «Бэби». Вдруг темноту зала прорезал узкий луч фонарика. Это разыскивали Бунина. Его вызывали по телефону из Стокгольма. «И сразу обрывается вся моя прежняя жизнь. Домой я иду довольно быстро, но не испытывая ничего, кроме сожаления, что не удалось посмотреть фильм. Но нет. Не верить нельзя: весь дом светится огнями. И сердце у меня сжимается какою-то грустью… Какой-то перелом в моей жизни», – вспоминал сам Бунин. Волнующие дни в Швеции. В концертном зале в присутствии короля, после доклада писателя, члена шведской академии Петра Гальстрема о творчестве Бунина, ему вручена папка с Нобелевским дипломом, медаль и чек на 715 тысяч французских франков. Нобелевская премия по литературе была вручена писателю «За строгое мастерство, с которым он развивает традиции русской классической прозы». Возвратившись во Францию, Бунин чувствует себя богачом и, не жалея денег, раздает «пособия» эмигрантам, жертвует средства для поддержки различных обществ. Наконец, по совету доброжелателей, вкладывает оставшуюся сумму в «беспроигрышное дело» и остается ни с чем. Друг Бунина, поэтесса и прозаик Зинаида Шаховская в мемуарной книге «Отражение» заметила: «При умении и малой доле практичности премии должно было хватить до конца. Но Бунины не купили ни квартиры, ни виллы…». В отличие от М.Горького, А.Куприна, А.Н. Толстого, Иван Алексеевич не вернулся в Россию, несмотря на увещевания московских «гонцов». Он не приезжал на Родину никогда, даже туристом.

Задание 1

Прочитайте стихотворение И.А. Бунина «Одиночество» и ответьте на вопросы.

И ветер, и дождик, и мгла

Над холодной пустыней воды.

Здесь жизнь до весны умерла,

До весны опустели сады.

Я на даче один. Мне темно

За мольбертом, и дует в окно.

Вчера ты была у меня,

Но тебе уж тоскливо со мной.

Под вечер ненастного дня

Ты мне стала казаться женой…

Что ж, прощай! Как-нибудь до весны

Проживу и один — без жены…

Сегодня идут без конца

Те же тучи — гряда за грядой.

Твой след под дождем у крыльца

Расплылся, налился водой.

И мне больно глядеть одному

В предвечернюю серую тьму.

Мне крикнуть хотелось вослед:

«Воротись, я сроднился с тобой!»

Но для женщины прошлого нет:

Разлюбила — и стал ей чужой.

Что ж! Камин затоплю, буду пить…

Хорошо бы собаку купить.

Вопросы для анализа текста

1. Назовите опорные слова, создающие пейзаж, атмосферу стихотворения.

2. Какие бытовые детали преображаются в поэтические, почти символические образы? Каков их смысл?

3. Если ли в стихотворении сюжет и герои? Если да, то расскажите о них.

4. Какое чувство сквозит в последних двух строках стихотворения? Чем интересны и необычны для лирики эти строки?

5. Что роднит это стихотворение с прозой и что отличает от нее?

Задание 2

Прочитайте рассказ И.А. Бунина «Солнечный удар» и подготовьте сообщение о нем, опираясь на вопросы, следующие за текстом..

После обеда вышли из ярко и горячо освещённой столовой на палубу и остановились у поручней. Она закрыла глаза, ладонью наружу приложила руку к щеке, засмеялась простым прелестным смехом, — всё было прелестно в этой маленькой женщине, — и сказала:

— Я, кажется, пьяна… Откуда вы взялись? Три часа тому назад я даже не подозревала о вашем существовании. Я даже не знаю, где вы сели. В Самаре? Но всё равно… Это у меня голова кружится или мы куда-то поворачиваем?

Впереди была темнота и огни. Из темноты бил в лицо сильный, мягкий ветер, а огни неслись куда-то в сторону: пароход с волжским щегольством круто описывал широкую дугу, подбегая к небольшой пристани.

Поручик взял её руку, поднёс к губам. Рука, маленькая и сильная, пахла загаром. И блаженно и страшно замерло сердце при мысли, как, вероятно, крепка и смугла она вся под этим лёгким холстинковым платьем после целого месяца лежанья под южным солнцем, на горячем морском песке (она сказала, что едет из Анапы). Поручик пробормотал:

— Сойдём…

— Куда? — спросила она удивлённо.

— На этой пристани.

— Зачем?

Он промолчал. Она опять приложила тыл руки к горячей щеке.

— Сумасшествие…

— Сойдём, — повторил он тупо. — Умоляю вас…

— Ах, да делайте, как хотите, — сказала она, отворачиваясь.

Разбежавшийся пароход с мягким стуком ударился в тускло освещённую пристань, и они чуть не упали друг на друга. Над головами пролетел конец каната, потом понесло назад, и с шумом закипела вода, загремели сходни… Поручик кинулся за вещами.

Через минуту они прошли сонную конторку, вышли на глубокий, по ступицу, песок и молча сели в запылённую извозчичью пролётку. Отлогий подъём в гору, среди редких кривых фонарей, по мягкой от пыли дороге, показался бесконечным. Но вот поднялись, выехали и затрещали по мостовой, вот какая-то площадь, присутственные места, каланча, тепло и запахи ночного летнего уездного города… Извозчик остановился возле освещённого подъезда, за раскрытыми дверями которого круто поднималась старая деревянная лестница, старый, небритый лакей в розовой косоворотке и в сюртуке недовольно взял вещи и пошел на своих растоптанных ногах вперёд. Вошли в большой, но страшно душный, горячо накалённый за день солнцем номер с белыми опущенными занавесками на окнах и двумя необожжёнными свечами на подзеркальнике, — и как только вошли и лакей затворил дверь, поручик так порывисто кинулся к ней и оба так исступлённо задохнулись в поцелуе, что много лет вспоминали потом эту минуту: никогда ничего подобного не испытал за всю жизнь ни тот, ни другой.

В десять часов утра, солнечного, жаркого, счастливого, со звоном церквей, с базаром на площади перед гостиницей, с запахом сена, дёгтя и опять всего того сложного и пахучего, чем пахнет русский уездный город, она, эта маленькая безымянная женщина, так и не сказавшая своего имени, шутя называвшая себя прекрасной незнакомкой, уехала. Спали мало, но утром, выйдя из-за ширмы возле кровати, в пять минут умывшись и одевшись, она была свежа, как в семнадцать лет. Смущена ли была она? Нет, очень немного. По-прежнему была проста, весела и — уже рассудительна.

— Нет, нет, милый, — сказала она в ответ на его просьбу ехать дальше вместе, — нет, вы должны остаться до следующего парохода. Если поедем вместе, всё будет испорчено. Мне это будет очень неприятно. Даю вам честное слово, что я совсем не то, что вы могли обо мне подумать. Никогда ничего даже похожего на то, что случилось, со мной не было, да и не будет больше. На меня точно затмение нашло… Или, вернее, мы оба получили что-то вроде солнечного удара…

И поручик как-то легко согласился с нею. В лёгком и счастливом духе он довез её до пристани, — как раз к отходу розового «Самолёта», — при всех поцеловал на палубе и едва успел вскочить на сходни, которые уже двинули назад.

Так же легко, беззаботно и возвратился он в гостиницу. Однако что-то уж изменилось. Номер без неё показался каким-то совсем другим, чем был при ней. Он был ещё полон ею — и пуст. Это было странно! Ещё пахло её хорошим английским одеколоном, ещё стояла на подносе её недопитая чашка, а её уже не было… И сердце поручика вдруг сжалось такой нежностью, что поручик поспешил закурить и несколько раз прошёлся взад и вперёд по комнате.

— Странное приключение! — сказал он вслух, смеясь и чувствуя, что на глаза его навёртываются слёзы. — «Даю вам честное слово, что я совсем не то, что вы могли подумать…» И уже уехала…

Ширма была отодвинута, постель ещё не убрана. И он почувствовал, что просто нет сил смотреть теперь на эту постель. Он закрыл её ширмой, затворил окна, чтобы не слышать базарного говора и скрипа колёс, опустил белые пузырившиеся занавески, сел на диван… Да, вот и конец этому «дорожному приключению»! Уехала — и теперь уже далеко, сидит, вероятно, в стеклянном белом салоне или на палубе и смотрит на огромную, блестящую под солнцем реку, на встречные плоты, на жёлтые отмели, на сияющую даль воды и неба, на весь этот безмерный волжский простор… И прости, и уже навсегда, навеки… Потому что где же они теперь могут встретиться? — «Не могу же я, — подумал он, — не могу же я ни с того ни с сего приехать в этот город, где её муж, где её трехлетняя девочка, вообще вся её семья и вся её обычная жизнь!» — И город этот показался ему каким-то особенным, заповедный городом, и мысль о том, что она так и будет жить в нём своей одинокой жизнью, часто, может быть, вспоминая его, вспоминая их случайную, такую мимолётную встречу, а он уже никогда не увидит её, мысль эта изумила и поразила его. Нет, этого не может быть! Это было бы слишком дико, неестественно, неправдоподобно! — И он почувствовал такую боль и такую ненужность всей своей дальнейшей жизни без неё, что его охватил ужас, отчаяние.

«Что за чёрт! — подумал он, вставая, опять принимаясь ходить по комнате и стараясь не смотреть на постель за ширмой. — Да что же это такое со мной? И что в ней особенного и что, собственно, случилось? В самом деле, точно какой-то солнечный удар! И главное, как же я проведу теперь, без неё, целый день в этом захолустье?»

Он ещё помнил её всю, со всеми малейшими её особенностями, помнил запах её загара и холстинкового платья, её крепкое тело, живой, простой и весёлый звук её голоса… Чувство только что испытанных наслаждений всей её женской прелестью было ещё живо в нём необыкновенно, но теперь главным было всё-таки это второе, совсем новое чувство — то странное, непонятное чувство, которого совсем не было, пока они были вместе, которого он даже предположить в себе не мог, затевая вчера это, как он думал, только забавное знакомство, и о котором уже нельзя было сказать ей теперь! «А главное, — подумал он, — ведь и никогда уже не скажешь! И что делать, как прожить этот бесконечный день, с этими воспоминаниями, с этой неразрешимой мукой, в этом богом забытом городишке над той самой сияющей Волгой, по которой унёс её этот розовый пароход!»

Нужно было спасаться, чем-нибудь занять, отвлечь себя, куда-нибудь идти. Он решительно надел картуз, взял стек, быстро прошёл, звеня шпорами, по пустому коридору, сбежал по крутой лестнице на подъезд… Да, но куда идти? У подъезда стоял извозчик, молодой, в ловкой поддёвке, и спокойно курил цигарку. Поручик взглянул на него растерянно и с изумлением: как это можно так спокойно сидеть на козлах, курить и вообще быть простым, беспечным, равнодушным? «Вероятно, только я один так страшно несчастен во всём этом городе», — подумал он, направляясь к базару.

Базар уже разъезжался. Он зачем-то походил по свежему навозу среди телег, среди возов с огурцами, среди новых мисок и горшков, и бабы, сидевшие на земле, наперебой зазывали его, брали горшки в руки и стучали, звенели в них пальцами, показывая их добротность, мужики оглушали его, кричали ему: «Вот первый сорт огурчики, ваше благородие!» Всё это было так глупо, нелепо, что он бежал с базара. Он пошёл в собор, где пели уже громко, весело и решительно, с сознанием исполненного долга, потом долго шагал, кружил по маленькому, жаркому и запущенному садику на обрыве горы, над неоглядной светло-стальной ширью реки… Погоны и пуговицы его кителя так нажгло, что к ним нельзя было прикоснуться. Околыш картуза был внутри мокрый от пота, лицо пылало… Возвратясь в гостиницу, он с наслаждением вошёл в большую и пустую прохладную столовую в нижнем этаже, с наслаждением снял картуз и сел за столик возле открытого окна, в которое несло жаром, но всё-таки веяло воздухом, заказал ботвинью со льдом… Всё было хорошо, во всём было безмерное счастье, великая радость; даже в этом зное и во всех базарных запахах, во всём этом незнакомом городишке и в этой старой уездной гостинице была она, эта радость, а вместе с тем сердце просто разрывалось на части. Он выпил несколько рюмок водки, закусывая малосольными огурцами с укропом и чувствуя, что он, не задумываясь, умер бы завтра, если бы можно было каким-нибудь чудом вернуть её, провести с ней ещё один, нынешний день, — провести только затем, только затем, чтобы высказать ей и чем-нибудь доказать, убедить, как он мучительно и восторженно любит её… Зачем доказать? Зачем убедить? Он не знал зачем, но это было необходимее жизни.

— Совсем разгулялись нервы! — сказал он, наливая пятую рюмку водки.

Он отодвинул от себя ботвинью, спросил чёрного кофе и стал курить и напряженно думать: что же теперь делать ему, как избавиться от этой внезапной, неожиданной любви? Но избавиться — он это чувствовал слишком живо — было невозможно. И он вдруг опять быстро встал, взял картуз и стек и, спросив, где почта, торопливо пошёл туда с уже готовой в голове фразой телеграммы: «Отныне вся моя жизнь навеки, до гроба, ваша, в вашей власти». Но, дойдя до старого толстостенного дома, где была почта и телеграф, в ужасе остановился: он знал город, где она живёт, знал, что у неё есть муж и трехлетняя дочка, но не знал ни фамилии, ни имени её! Он несколько раз спрашивал её об этом вчера за обедом и в гостинице, и каждый раз она смеялась и говорила:

— А зачем вам нужно знать, кто я, как меня зовут?

На углу, возле почты, была фотографическая витрина. Он долго смотрел на большой портрет какого-то военного в густых эполетах, с выпуклыми глазами, с низким лбом, с поразительно великолепными бакенбардами и широчайшей грудью, сплошь украшенной орденами… Как дико, страшно всё будничное, обычное, когда сердце поражено, — да, поражено, он теперь понимал это, — этим страшным «солнечным ударом», слишком большой любовью, слишком большим счастьем! Он взглянул на чету новобрачных — молодой человек в длинном сюртуке и белом галстуке, стриженный ёжиком, вытянувшийся во фронт под руку с девицей в подвенечном газе, — перевёл глаза на портрет какой-то хорошенькой и задорной барышни в студенческом картузе набекрень… Потом, томясь мучительной завистью ко всем этим неизвестным ему, не страдающим людям, стал напряжённо смотреть вдоль улицы.

— Куда идти? Что делать?

Улица была совершенно пуста. Дома были все одинаковые, белые, двухэтажные, купеческие, с большими садами, и казалось, что в них нет ни души; белая густая пыль лежала на мостовой; и всё это слепило, всё было залито жарким, пламенным и радостным, но здесь как будто бесцельным солнцем. Вдали улица поднималась, горбилась и упиралась в безоблачный, сероватый, с отблеском небосклон. В этом было что-то южное, напоминающее Севастополь, Керчь… Анапу. Это было особенно нестерпимо. И поручик, с опущенной головой, щурясь от света, сосредоточенно глядя себе под ноги, шатаясь, спотыкаясь, цепляясь шпорой за шпору, зашагал назад.

Он вернулся в гостиницу настолько разбитый усталостью, точно совершил огромный переход где-нибудь в Туркестане, в Сахаре. Он, собирая последние силы, вошёл в свой большой и пустой номер. Номер был уже прибран, лишён последних следов её, — только одна шпилька, забытая ею, лежала на ночном столике! Он снял китель и взглянул на себя в зеркало: лицо его, — обычное офицерское лицо, серое от загара, с белёсыми, выгоревшими от солнца усами и голубоватой белизной глаз, от загара казавшихся ещё белее, — имело теперь возбуждённое, сумасшедшее выражение, а в белой тонкой рубашке со стоячим крахмальным воротничком было что-то юное и глубоко несчастное. Он лёг на кровать на спину, положил запылённые сапоги на отвал. Окна были открыты, занавески опущены, и лёгкий ветерок от времени до времени надувал их, веял в комнату зноем нагретых железных крыш и всего этого светоносного и совершенно теперь опустевшего, безмолвного волжского мира. Он лежал, подложив руки под затылок, и пристально глядел перед собой. Потом стиснул зубы, закрыл веки, чувствуя, как по щекам катятся из-под них слёзы, — и наконец заснул, а когда снова открыл глаза, за занавесками уже красновато желтело вечернее солнце. Ветер стих, в номере было душно и сухо, как в духовой печи… И вчерашний день, и нынешнее утро вспомнились так, точно они были десять лет тому назад.

Он не спеша встал, не спеша умылся, поднял занавески, позвонил и спросил самовар и счёт, долго пил чай с лимоном. Потом приказал привести извозчика, вынести вещи и, садясь в пролётку, на её рыжее, выгоревшее сиденье, дал лакею целых пять рублей.

— А похоже, ваше благородие, что это я и привез вас ночью! — весело сказал извозчик, берясь за вожжи.

Когда спустились к пристани, уже синела над Волгой синяя летняя ночь, и уже много разноцветных огоньков было рассеяно по реке, и огни висели на мачтах подбегающего парохода.

— В аккурат доставил! — сказал извозчик заискивающе.

Поручик и ему дал пять рублей, взял билет, прошёл на пристань… Так же, как вчера, был мягкий стук в её причал и лёгкое головокружение от зыбкости под ногами, потом летящий конец, шум закипевшей и побежавшей вперёд воды под колёсами несколько назад подавшегося парохода… И необыкновенно приветливо, хорошо показалось от многолюдства этого парохода, уже везде освещённого и пахнущего кухней.

Через минуту побежали дальше, вверх, туда же, куда унесло и её давеча утром.

Тёмная летняя заря потухала далеко впереди, сумрачно, сонно и разноцветно отражаясь в реке, ещё кое-где светившейся дрожащей рябью вдали под ней, под этой зарёй, и плыли и плыли назад огни, рассеянные в темноте вокруг.

Поручик сидел под навесом на палубе, чувствуя себя постаревшим на десять лет.

Вопросы для анализа текста рассказа

1. Что поразило вас в рассказе, может быть, вызвало недоумение?

2. Чего вы ожидали от рассказа, читая его первые строки? Оправдались ли ваши ожидания? Можете ли вы передать в нескольких словах, что же произошло с героями?

3. Каково настроение рассказа и состояние героев в начале повествование? Что ими движет?

4. На что настаивают или какие вопросы вызывают слова: «и блаженно и страшно замерло сердце»; «много лет вспоминали потом эту минуту: никогда ничего подобного не испытывал за всю жизнь ни тот, ни другой»?

5. Почему утро следующего дня названо счастливым? Какое слово в этом эпизоде становится ключевым?

6. Когда происходит прелом в повествовании?

7. Какие переживания героя выражены в словах: «-Странное приключение!- сказал он вслух, смеясь и чувствуя, что на глаза его навертываются слезы»? О каком «странном, непонятном чувстве, которого совсем не было, пока они были вместе», пишет Бунин? Почему оно пришло только тогда, когда герои расстались?

8. Что больше всего мучает героя?

9. Что изменилось бы, если бы героиня назвала поручику свои имя и фамилию?

10. Какие слова оказываются ключевыми в передаче чувств героя? Связана ли эта «партитура чувств» с проявлениями внешнего мира?

11. Для чего автор так подробно описывает день, проведенный поручиком в уездном городе в ожидании парохода? Счастье или страдание испытывает герой? 12. Почему в конце рассказа он чувствует себя постаревшим на десять лет?

13. Рассказ назван «Солнечный удар». Почему из двух определений произошедшего, данных героиней («солнечный удар» и «затмение»), выбрано это?

Задание 3

Прочитайте рассказ И.А. Бунина «Чистый понедельник» и подготовьте сообщение о нем, опираясь на следующие вопросы и задания.

Они познакомились в декабре, случайно. Он, попав на лекцию Андрея Белого, так вертелся и хохотал, что она, случайно оказавшаяся в кресле рядом и сперва с некоторым недоумением смотревшая на него, тоже рассмеялась. Теперь каждый вечер он ехал в её квартиру, снятую ею исключительно ради чудесного вида на храм Христа Спасителя, каждый вечер возил её обедать в шикарные рестораны, в театры, на концерты… Чем все это должно было кончиться он не знал и старался даже не думать: она раз и навсегда отвела разговоры о будущем.

Она была загадочна и непонятна; отношения их были странны и неопределенны, и это держало его в постоянном неразрешающемся напряжении, в мучительном ожидании. И все же, каким счастьем был каждый час, проведённый рядом с ней…

В Москве она жила одна (вдовый отец её, просвещённый человек знатного купеческого рода жил на покое в Твери), зачем-то училась на курсах (ей нравилась история) и все разучивала медленное начало «Лунной сонаты», одно только начало… Он задаривал её цветами, шоколадом и новомодными книгами, получая на все это равнодушное и рассеянное «Спасибо…». И похоже было, что ей ничто не нужно, хотя цветы все-таки предпочитала любимые, книги прочитывала, шоколад съедала, обедала и ужинала с аппетитом. Явной слабостью её была только хорошая одежда, дорогой мех…

Они оба были богаты, здоровы, молоды и настолько хороши собой, что в ресторанах и на концертах их провожали взглядами. Он, будучи родом из Пензенской губернии, был тогда красив южной, «итальянской» красотой и характер имел соответствующий: живой, весёлый, постоянно готовый к счастливой улыбке. А у неё красота была какая-то индийская, персидская, и насколько он был болтлив и непоседлив, настолько она была молчалива и задумчива… Даже когда он вдруг целовал её жарко, порывисто, она не противилась, но все время молчала. А когда чувствовала, что он не в силах владеть собой, спокойно отстранялась, уходила в спальню и одевалась для очередного выезда. «Нет, в жены я не гожусь!» — твердила она. «Там видно будет!» — думал он и никогда больше не заговаривал о браке.

Но иногда эта неполная близость казалась ему невыносимо мучительной: «Нет, это не любовь!» — «Кто же знает, что такое любовь?» — отвечала она. И опять весь вечер они говорили только о постороннем, и опять он радовался только тому, что просто рядом с Ней, слышит её голос, глядит на губы, которые целовал час тому назад… Какая мука! И какое счастье!

Так прошёл январь, февраль, пришла и прошла масленица. В прощёное воскресенье она оделась во все чёрное («Ведь завтра же чистый понедельник!») и предложила ему поехать в Новодевичий монастырь. Он удивлённо смотрел на неё, а она рассказывала про красоту и искренность похорон раскольничьего архиепископа, про пение церковного хора, заставляющее трепетать сердце, про свои одинокие посещения кремлёвских соборов… Потом они долго бродили по Новодевичьему кладбищу, посетили могилы Эртеля и Чехова, долго и бесплодно искали дом Грибоедова, а не найдя его, отправились в трактир Егорова в Охотном ряду.

В трактире было тепло и полно толсто одетыми извозчиками. «Как хорошо, — сказала она. — И вот только в каких-нибудь северных монастырях осталась теперь эта Русь… Ох, уйду я куда-нибудь в монастырь, в какой-нибудь самый глухой!» И прочитала наизусть из древнерусских сказаний: «…И вселил к жене его диавол летучего змея на блуд. И сей змей являлся ей в естестве человеческом, зело прекрасном…». И опять он смотрел с удивлением и беспокойством: что с ней нынче? Всё причуды?

На завтра она просила отвезти её на театральный капустник, хотя и заметила, что нет ничего пошлее их. На капустнике она много курила и пристально смотрела на актёров, кривлявшихся под хохот публики. Один из них сначала с деланной мрачной жадностью смотрел на неё, потом, пьяно припав к руке, справился о её спутнике: «А что это за красавец? Ненавижу»… В третьем часу ночи, выходя с капустника, Она не то шутя, не то серьёзно сказала: «Он был прав. Конечно, красив. „Змей в естестве человеческом, зело прекрасном…“». И в тот вечер против обыкновения попросила отпустить экипаж…

А в тихой ночной квартире сразу прошла в спальню, зашуршала снимаемым платьем. Он подошёл к дверям: она, только в одних лебяжьих туфельках, стояла перед трюмо, расчёсывая черепаховым гребнем чёрные волосы. «Вот все говорил, что я мало о нем думаю, — сказала она. — Нет, я думала…» …А на рассвете он проснулся от её пристального взгляда: «Нынче вечером я уезжаю в Тверь, — сказала она. — Надолго ли, один бог знает… Я все напишу, как только приеду. Прости, оставь меня теперь…»

Письмо, полученное недели через две было кратко — ласковая, но твёрдая просьба не ждать, не пытаться искать и видеть: «В Москву не вернусь, пойду пока на послушание, потом, может быть, решусь на постриг…» И он не искал, долго пропадал по самым грязным кабакам, спивался, опускаясь все больше и больше. Потом стал понемногу оправляться — равнодушно, безнадёжно…

Прошло почти два года с того чистого понедельника… В такой же тихий вечер он вышел из дому, взял извозчика и поехал в Кремль. Долго стоял, не молясь, в тёмном Архангельском соборе, затем долго ездил, как тогда, по темным переулкам и все плакал, плакал…

На Ордынке остановился у ворот Марфо—Мариинской обители, в которой горестно и умилённо пел девичий хор. Дворник не хотел было пропускать, но за рубль, сокрушённо вздохнув, пропустил. Тут из церкви показались несомые на руках иконы, хоругви, потянулась белая вереница поющих монахинь, с огоньками свечек у лиц. Он внимательно смотрел на них, и вот одна из идущих посередине вдруг подняла голову и устремила взгляд тёмных глаз в темноту, будто видя его. Что она могла видеть в темноте, как могла она почувствовать Его присутствие? Он повернулся и тихо вышел из ворот.

Вопросы для анализа текста рассказа

1. Каково было ваше первое чувство по прочтении рассказа?

2. Почему у героев нет имен? Какое впечатление произвели на вас герой и героиня? Почему?

3. Какова атмосфера начала рассказа? Какими художественными средствами она создается? Какое ощущение является главным во взаимоотношениях героев?

4. Какие слова рассказа можно назвать ключевыми? Чем вызваны счастье и мука героя?

5. Как сочетаются в повествовании эпизоды, связанные с религией и с жизнью московской богемы? Одинаково ли органично вписывается в них героиня?

6. Почему решаясь на близость с любимым, героиня «безжизненно приказала» ему отпустить экипаж? Почему герой ждет у дверей спальни «с замирающим точно над пропастью» сердцем»?

7. Чем становится для героев ночь, проведенная вместе? Отчего утром, когда страсть его нашла разрешение, когда он достиг того, чего так желал, герой близок к отчаянию?

8. Почему Бунин не объясняет мотивов поступка героини? Кажется ли он вам неожиданным?

9. Заполните таблицу.

Динамика цвета в рассказе И.А. Бунина «Чистый понедельник»

Части рассказа

Цвета, связанные с образом героини	Цвета, связанные с изображением окружающего мира.
Пролог
Воскресенье
Понедельник
Эпилог

Какие цветовые определения являются главными в «Чистом понедельнике»? Как меняется их соотношение на протяжении рассказа?

10. Сопоставьте финал рассказа с финалом романа И.С.Тургенева «Дворянское гнездо». В чем их сходство и различие?

Задание 4

Прочитайте рассказ И.А. Бунина «Холодная осень» и подготовьте сообщение о нем, опираясь на вопросы.

В июне того года он гостил у нас в имении — всегда считался у нас своим человеком: покойный отец его был другом и соседом моего отца. Пятнадцатого июня убили в Сараеве Фердинанда. Утром шестнадцатого привезли с почты газеты. Отец вышел из кабинета с московской вечерней газетой в руках в столовую, где он, мама и я еще сидели за чайным столом, и сказал:

— Ну, друзья мои, война! В Сараеве убит австрийский кронпринц. Это война!

На Петров день к нам съехалось много народу, — были именины отца, — и за обедом он был объявлен моим женихом. Но девятнадцатого июля Германия объявила России войну…

В сентябре он приехал к нам всего на сутки — проститься перед отъездом на фронт (все тогда думали, что война кончится скоро, и свадьба наша была отложена до весны). И вот настал наш прощальный вечер. После ужина подали, по обыкновению, самовар, и, посмотрев на запотевшие от его пара окна, отец сказал:

— Удивительно ранняя и холодная осень!

Мы в тот вечер сидели тихо, лишь изредка обменивались незначительными словами, преувеличенно спокойными, скрывая свои тайные мысли и чувства. С притворной простотой сказал отец и про осень. Я подошла к балконной двери и протерла стекло платком: в саду, на черном небе, ярко и остро сверкали чистые ледяные звезды. Отец курил, откинувшись в кресло, рассеянно глядя на висевшую над столом жаркую лампу, мама, в очках, старательно зашивала под ее светом маленький шелковый мешочек, — мы знали какой, — и это было и трогательно и жутко. Отец спросил:

— Так ты все-таки хочешь ехать утром, а не после завтрака?

— Да, если позволите, утром, — ответил он. — Очень грустно, но я еще не совсем распорядился по дому.

Отец легонько вздохнул:

— Ну, как хочешь, душа моя. Только в этом случае нам с мамой пора спать, мы непременно хотим проводить тебя завтра…

Мама встала и перекрестила своего будущего сына, он склонился к ее руке, потом к руке отца. Оставшись одни, мы еще немного побыли в столовой, — я вздумала раскладывать пасьянс, — он молча ходил из угла в угол, потом спросил:

— Хочешь пройдемся немного?

На душе у меня делалось все тяжелее, я безразлично отозвалась:

— Хорошо…

Одеваясь в прихожей, он продолжал что-то думать, с милой усмешкой вспомнил стихи Фета:

Какая холодная осень!

Надень свою шаль и капот…

— Капота нет, — сказала я. — А как дальше?

— Не помню. Кажется, так:

Смотри — меж чернеющих сосен

Как будто пожар восстает…

— Какой пожар?

— Восход луны, конечно. Есть какая-то деревенская осенняя прелесть в этих стихах. «Надень свою шаль и капот…» Времена наших дедушек и бабушек… Ах, Боже мой, Боже мой!

— Что ты?

— Ничего, милый друг. Все-таки грустно. Грустно и хорошо. Я очень, очень люблю тебя…

Одевшись, мы прошли через столовую на балкон, сошли в сад. Сперва было так темно, что я держалась за его рукав. Потом стали обозначаться в светлеющем небе черные сучья, осыпанные минерально блестящими звездами. Он, приостановясь, обернулся к дому:

— Посмотри, как совсем особенно, по-осеннему светят окна дома. Буду жив, вечно буду помнить этот вечер…

Я посмотрела, и он обнял меня в моей швейцарской накидке. Я отвела от лица пуховый платок, слегка отклонила голову, чтобы он поцеловал меня. Поцеловав, он посмотрел мне в лицо.

— Как блестят глаза, — сказал он. — Тебе не холодно? Воздух совсем зимний. Если меня убьют, ты все-таки не сразу забудешь меня?

Я подумала: «А вдруг правда убьют? и неужели я все-таки забуду его в какой-то срок — ведь все в конце концов забывается?» И поспешно ответила, испугавшись своей мысли:

— Не говори так! Я не переживу твоей смерти!

Он, помолчав, медленно выговорил:

— Ну что ж, если убьют, я буду ждать тебя там. Ты поживи, порадуйся на свете, потом приходи ко мне.

Я горько заплакала…

Утром он уехал. Мама надела ему на шею тот роковой мешочек, что зашивала вечером, — в нем был золотой образок, который носили на войне ее отец и дед, — и мы все перекрестили его с каким-то порывистым отчаянием. Глядя ему вслед, постояли на крыльце в том отупении, которое всегда бывает, когда проводишь кого-нибудь на долгую разлуку, чувствуя только удивительную несовместность между нами и окружавшим нас радостным, солнечным, сверкающим изморозью на траве утром. Постояв, вошли в опустевший дом. Я пошла по комнатам, заложив руки за спину, не зная, что теперь делать с собой и зарыдать ли мне или запеть во весь голос…

Убили его — какое странное слово! — через месяц, в Галиции. И вот прошло с тех пор целых тридцать лет. И многое, многое пережито было за эти годы, кажущиеся такими долгими, когда внимательно думаешь о них, перебираешь в памяти все то волшебное, непонятное, непостижимое ни умом, ни сердцем, что называется прошлым. Весной восемнадцатого года, когда ни отца, ни матери уже не было в живых, я жила в Москве, в подвале у торговки на Смоленском рынке, которая все издевалась надо мной: «Ну, ваше сиятельство, как ваши обстоятельства?» Я тоже занималась торговлей, продавала, как многие продавали тогда, солдатам в папахах и расстегнутых шинелях кое-что из оставшегося у меня, — то какое-нибудь колечко, то крестик, то меховой воротник, побитый молью, и вот тут, торгуя на углу Арбата и рынка, встретила человека редкой, прекрасной души, пожилого военного в отставке, за которого вскоре вышла замуж и с которым уехала в апреле в Екатеринодар. Ехали мы туда с ним и его племянником, мальчиком лет семнадцати, тоже пробиравшимся к добровольцам, чуть не две недели, — я бабой, в лаптях, он в истертом казачьем зипуне, с отпущенной черной с проседью бородой, — и пробыли на Дону и на Кубани больше двух лет. Зимой, в ураган, отплыли с несметной толпой прочих беженцев из Новороссийска в Турцию, и на пути, в море, муж мой умер в тифу. Близких у меня осталось после того на всем свете только трое: племянник мужа, его молоденькая жена и их девочка, ребенок семи месяцев. Но и племянник с женой уплыли через некоторое время в Крым, к Врангелю, оставив ребенка на моих руках. Там они и пропали без вести. А я еще долго жила в Константинополе, зарабатывая на себя и на девочку очень тяжелым черным трудом. Потом, как многие, где только не скиталась я с ней! Болгария, Сербия, Чехия, Бельгия, Париж, Ницца… Девочка давно выросла, осталась в Париже, стала совсем француженкой, очень миленькой и совершенно равнодушной ко мне, служила в шоколадном магазине возле Мадлэн, холеными ручками с серебряными ноготками завертывала коробки в атласную бумагу и завязывала их золотыми шнурочками; а я жила и все еще живу в Ницце чем Бог пошлет… Была я в Ницце в первый раз в девятьсот двенадцатом году — и могла ли думать в те счастливые дни, чем некогда станет она для меня!

Так и пережила я его смерть, опрометчиво сказав когда-то, что я не переживу ее. Но, вспоминая все то, что я пережила с тех пор, всегда спрашиваю себя: да, а что же все-таки было в моей жизни? И отвечаю себе: только тот холодный осенний вечер. Ужели он был когда-то? Все-таки был. И это все, что было в моей жизни, — остальное ненужный сон. И я верю, горячо верю: где-то там он ждет меня — с той же любовью и молодостью, как в тот вечер. «Ты поживи, порадуйся на свете, потом приходи ко мне…» Я пожила, порадовалась, теперь уже скоро приду.

Вопросы для анализа текста рассказа

1. Какие строки рассказа взволновали вас больше всего? Каким настроением он проникнут?

2. Каким Бунин изображает парк в ту холодную осеннюю ночь, о которой рассказывает героиня? Прокомментируйте цветовые прилагательные в этом пейзаже.

3. Какой смысл придает рассказу звучащее в нем стихотворение Фета? Какие культурные ассоциации оно вызывает? Почему Бунин меняет фетовские строки («Смотри, между дремлющих сосен/ Как будто пожар восстает…»)?

4. Как повествуется об исторических событиях, повлиявших на жизнь героев, и о реакции людей на них?

5. Объясните состояние героини, которая, проводив любимого, не знала, что делать – «зарыдать или запеть во весь голос».

6. Почему по-разному рассказывается об одном вечере и обо всей остальной жизни героини? В чем состоят эти различия?

7. Найдите и прокомментируйте художественные детали, позволяющие увидеть контраст «двух жизней» героини.

8. Для чего автор упоминает о дочери племянника героини?

9. Почему у героев нет имен?

10. Почем рассказ назван «Холодная осень»?

11. Какое авторское чувство звучит в финале?

12. В начале произведения героиня говорит, что не переживет смерти своего жениха. Сбывается ли это?

Источники информации

.1. Литература. Практикум / Под ред. И.Н Сухих.- М., 2012 г.

2. Литература. Книга для учителя / Под ред. И.Н Сухих.- М.2012 г.

Интернет- ресурсы:

3.https://ru.wikipedia.org/wiki

4. https://smalt.karelia.ru/~filolog/BUNIN/biograph.htm